Памяти Выдающего Экономиста

Польши, д.э.н. Августина Вощя

От экономики принуждения к экономике с перераспределённой ответственностью: по материалам монографии Владимира Александровича Мау «Государство и экономика: опыт экономической политики»

Июнь 2012 года, мы в Варшаве с паном Анджеем Ковальским (Andrzej Kowalski), директором Института Министерства Сельского хозяйства Польши (Dyrektor Instytutu Ekonomiki Rolnictwa i Gospodarki Żywnościowej-PIB), с глубокой грустью вспоминаем его талантливого коллегу, а моего научного консультанта  по стажировке в Институтах Варшавы и  настоящего Великого учёного-экономиста  Польши, доктора экономических наук Августина Вощя. Он покинул нас два года тому назад (1932-2010) и нам всем остаётся только сожалеть, что не успели сказать ему тех теплых слов, которые говорим о нём сегодня.

Как похожи в своём стремлении помочь людям настоящие учёные Польши и  Восточной Европы, и как много им удалось сделать для всех нас в сложнейших условиях идеологических догм и ограничений (!). Достаточно, вспомнить только догмат о «нематериальности мысли», который нельзя было даже обсуждать. Его не признавал ни Валерий Александрович Васильев, ни Пан Вощь, ни директор Карпатского Института Университета «Украина», к.т.н., Номинант Медали «Святого Игнатия, Митрополита Готии и Кафы» (2007 г.) Василий Михайлович Козак [3]. Как дорого им это знание далось, и как непросто было его отстаивать.

Вероятно, только академик РАН В.А.Мау так однозначно и обоснованно сказал, что «конец Х1Х столетия – время резкого возрастания экономической роли государства, проявившейся как в усилении протекционистских тенденций во внешнеэкономической политике, так и в активизации вмешательства власти в инвестиционные процессы (непосредственно через бюджет или через систему государственных банков) (выд. моё – А.В.)» [ 1, с.33].  Дальше он подчеркивает «практически безграничные возможности досконального познания потребностей каждого отдельного человека» [1, с.34],  что даёт возможности «выработать единый план действий» [1, с.34].  Именно - «план, экономящий общественные силы и время, которые неоправданно транжирятся из-за рыночных неувязок и бессмысленной конкурентной борьбы (выд. моё – А.В.)» [1, с.34]. 

И очень правильно он акцентирует внимание, что «идея регулируемого, сознательно организуемого хозяйства без преувеличения стала центральной, определяющей основные направления в развитии экономической мысли практически всех индустриальных стран (выд. моё – А.В.)»  [1, с.34]. Он тут же приводит слова создателя «автомобильной империи США» Генри Форда, сказанные им ещё в начале ХХ века: «Нынешняя система не даёт высшей меры производительности, ибо способствует расточительству во всех его видах; у множества людей она отбирает продукт их труда. Она лишена плана. Всё зависит от степени планомерности и целесообразности (выд. моё – А.В.)» (Форд Г. Моя жизнь, мои достижения. М., 1989. С.13).

План, план – везде план. Все кто начинал свою активную трудовую деятельность в Восточной Европе в конце 80-х годов хорошо помнят значение плана и плановых показателей на производстве, которые имели силу закона. Невыполнение плана могло быть расценено как уголовное преступление на вполне законных в то время основаниях. До такого положения нужно было дойти и они должны были под собой иметь достаточно глубокий методологический фундамент, который очень многими сегодня расценивается, как идеологическое заблуждение или даже коварный замысел «бюрократической партийной верхушки» в СССР. Поэтому, как холодный душ на «слишком либеральные головы», профессионально отрезвляюще звучат слова Владимира Александровича относительно положения в мировой экономике в 20е годы ХХ века – «Тезис о жизненной важности планирования и прямого государственного регулирования стал символом веры среди значительной части политиков, бизнесменов и интеллектуалов. Рассуждать иначе казалось несовременным, почти неприличным (выд. моё – А.В.)» [1, с.34].  Так, что наша фетишизация плана в 80-х годах вырастала из общемировой «интеллектуально-экономической моды», когда познание глубин мотивационных структур личности провоцировало стремлении к безграничной управляемости социальных групп и слоёв в национальных государствах. Именно, на путях ускоренной индустриализации за счёт аграрного сектора (концепция Остроградского) в то время видело руководство Империи решение проблемы догоняющей модернизации. Экономисты России  20-х годов хорошо помнили, что в конце Х1Х века «государство было крупнейшим собственником средств производства. Ему принадлежали земельные угодья, недра, большая часть лесов, 70% железнодорожной сети, значительная часть горных заводов и оборонных предприятий. Казна держала в своих руках почту и телеграф, почти полностью контролировала кредитную сферу (выд. моё – А.В.)» (с.86).  Именно, из переоценки возможностей эффективного руководства государственной собственностью и вырастали концепции «новой неконкурентной системы хозяйствования», когда «предлагалось: нормирование производства базовых отраслей промышленности; государственное установление цен на выпускаемую ими продукцию; введение монополии на оптовую торговлю основными товарами данного производства и, наконец, введение монополии на производство данной продукции (выд. моё – А.В.)» [1, с.101]. 

(Повний текст статті у прикрипленому файлі)